Солнечная линия вырыпаев. Абсолютное непонимание всего: "Солнечная линия" И.Вырыпаева в ЦИМе, реж. Виктор Рыжаков. Все доступные билеты

Промо-фото к спектаклю «Солнечная линия» © Центр им. Вс. Мейерхольда

Барбара и Вернер живут вместе уже семь лет, и вот - радость: этой весной они смогут погасить, наконец-то, кредит, а потому будут свободны и могут строить дальнейшие планы. Но вместо планов получается затянувшаяся ссора: сейчас уже пять утра, а спорят они с десяти вечера…

Поставленная в Центре им. Вс. Мейерхольда пьеса Ивана Вырыпаева «Солнечная линия» - попытка вынести на публику то интимное, что рано или поздно случается, вероятно, в каждой семье: бытовой конфликт. То, чем, как правило, не принято делиться. Перед зрителем - только Он и Она, позади них - «семь лет, прожитых под одним одеялом» , или «семь лет ада» , или… Чем были для них эти семь лет - и что будет в этой семье дальше?..

В Вернере - как и в любом другом человеке - есть две половины, поняла однажды Барбара: одну половину она любит, с другой несовместима. «А ты не могла бы принять меня таким, как есть?» - спрашивает муж. «Нам никогда не пересечь эту солнечную линию. И давай оставим все надежды на это» , - отвечает жена. «Ты не слышишь меня, Барбара» , - говорит он. «Как же ты закрыт, Вернер» , - вздыхает она.

Этот спектакль без всяких экивоков можно было бы назвать удачным, если бы не одно «но».

Здесь чувствуется режиссура: художественный руководитель ЦИМа Виктор Рыжаков сделал многое для того, чтобы зрителю не было скучно смотреть на двух артистов на практически голой сцене. Здесь есть интересные придумки, присутствует даже отлично слаженная «драка», но главное - спектакль заряжен отменной игрой Юлии Пересильд и Андрея Бурковского. И если первую мы давно уже знаем как одну из ведущих актрис своего поколения, то второму ещё долго предстоит отшелушивать тот комический пласт, что нарос на нём благодаря телевидению. В «Солнечной линии» Бурковский предстаёт драматическим артистом, хотя объявленный жанр пьесы - комедия. Почему-то. Совсем «по-чеховски».

Как раз в пьесе и заключена основная проблема. Правильная идея испорчена автором необычайно поверхностной разработкой.

Это свойственно и другим работам Вырыпаева: у него интересный взгляд, но ему лень копать глубоко. Он умеет задавать направление, но сам редко когда бывает способен дойти даже до середины обозначенного пути. Что не мешает, впрочем, его популярности: давно «общепризнанно», что сейчас это один из самых именитых драматургов, пишущих на русском языке. Ещё он изредка и в целом довольно успешен. Он нашёл свою «формулу» и продолжает «забалтывать» любую тему, за которую берётся.

Вот и «Солнечная линия» лишь делает вид, что хочет рассказать о семейной ссоре - которая, видимо, произошла в Мюнхене, где написана пьеса, хотя подразумевается, что могла бы случиться и в любом другом месте цивилизованного земного шара. Однако не отпускает ощущение того, что автор очень слабо знает выбранную тему. Вернее, знает её исключительно по своему не самому богатому - несмотря на несколько браков - опыту. Надо полагать, вот как-то так он ругался с предыдущими своими жёнами и ругается с нынешней (собственно, Каролине Грушке эта пьеса любовно и посвящена). И это образец воистину интеллигентной перепалки - пусть даже её участники и употребляют то и дело ненормативную лексику.

Сложно поверить в то, что современный русский драматург - человек слова! - имеет столь незначительные познания в отечественном мате. Вероятно, нехороших слов он знает всё-таки гораздо больше. Но в свою пьесу вставляет только самые затёртые из них, отчего хорошие артисты, со всей отчаянностью произносящие эти неприличные выражения, выглядят не столько героями, сколько тем вежливым мальчиком, которого в известном анекдоте поймал пьяный мужик, заставив ругаться. «Пиписька», - сказал, робея, мальчуган. «Так мало?» - удивился алкаш. «Вагон пиписек», - окончательно раздухарился попавший в безвыходное положение малец.

Конечно, Пересильд с Бурковским, играя, как предупредил режиссёр, «полную партитуру текста» со всей его аутентичностью, оперируют словами похлеще, но смотрится это ещё анекдотичнее: детский сад, а не жизнь. К тому же использование мата в условиях театрального пространства очень опасно: зрители, памятуя о том, что это «комедия», начинают хихикать - потому что им кажется забавным уже сам факт произнесения того, что непозволительно процитировать в печатном тексте. Но в итоге это приводит к обратному эффекту - и зрители смеются, когда актриса едва ли не со слезами на глазах обращается к залу с трагическим монологом.

А ведь «Солнечная линия» не содержит ничего смешного, это драма о людях, утративших способность понимать друг друга. Но бесконечный мат-перемат, да ещё столь наивно здесь использованный, отвлекает от сути и заставляет не сопереживать, а улыбаться. В результате чего впечатление от и без того не самого въедливого диалога растворяется вовсе.

Разумеется, не в использовании мата тут вовсе дело; им автор просто прикрывает то малое, что ему есть выразить по существу выбранной темы. Он не углубляется в психологию, не разрабатывает конфликт, он шуткой разряжает даже сцену неприкрытого семейного насилия. Ему, кажется, на самом деле нечего сказать. И на этом фоне проводимая им центральная мысль выглядит особенно глупой. «Ты просто объевшаяся говна бактерия» , - обзывает жену муж, тогда как ей куда приятнее было услышать: «Дорогая моя, ты просто бриллиант» . Вот об этом был многочасовой разговор?.. Ну, даже не знаю…

Единственный существенный ляп уже не пьесы, а самого спектакля - его финал, в котором артисты ставят перед зрительным залом зеркало. Мало того, что это давно уже затасканный и не блещущий оригинальностью ход, так в нём ещё читается и ложное «Узнали себя?..» Нет, не узнали. И пусть актёры здесь достойны всяческих похвал - хотя бы за смелость, с которой они втянулись в такое рисковое предприятие, - но всё-таки так и хочется повторить… Нет, не «Не верю», а вслед за другим классиком: страшно далеки они от народа.

Как ни удивительно, нынешняя премьера "Солнечной линии" в ЦИМе - первая московская постановка пьесы Вырыпаева, которую я слышал на авторской читке в рамках "Любимовки" еще два с лишним года назад:

Тогда мне подумалось, что вот именно этот текст хорошо бы разыграть в заостренно-антрепризном, "разлюли-малина" формате каким-нибудь медийным "звездам", а того лучше, вышедшим в тираж к полтиннику героям былых времен, траченым молью заслуженным артистам РСФСР или даже Каракалпакской АССР. Но Виктор Рыжаков, безусловно лучший и самый последовательный театральный интерпретатор драматургических текстов Вырыпаева (в современном русскоязычном театре было, кажется, только два таких устойчивых и плодотворных режиссерско-писательских тандема, Рыжаков-Вырыпаев и Григорьян-Пряжко, но второй, к сожалению, распался, а возникшая на его месте кооперация Волкострелов-Пряжко существует в какой-то уж очень параллельной и маргинальной театральной реальности) действует проверенными средствами. Градус учительского пафоса пьесы, который, впрочем, "Солнечной линии" присущ изначально в заметно меньшей степени, нежели "Dreamworks* *Мечтасбывается" или "Пьяным", режиссер еще больше снижает за счет условности формы. Мне-то в процессе читки виделось, как в обстановке т.н. "густого быта" (выражаясь сленгом рецензентов из журнала "Страстной бульвар, 10") т.н. "заслуженные" артисты, что называется, "на сливочном масле" разворачивают, со всеми своими излюбленными штампами и перехлестами, вот эту чисто условную, нарочито искусственную драматургическую конструкцию, и на несоответствии, противопоставлении формы пьесы, стилистики режиссерского решения и актерского метода высвобождается заложенная в тексте энергия, которую, увы, даже при конгениальном авторском исполнении усвоить не сразу удается. Но у Рыжакова, наоборот, полное "соответствие": от соблазнов психологического реализма и всяческого бытоподобия, ироническое допущение которых и придает "Солнечной линии" обаяние сложности, режиссер уходит в абсолютную условность, тотальный абсурд и сугубо игровые структуры. С актерами, правда, все не столь просто, особенно что касается очередной грандиозной работы Юлии Пересильд.

Действие спектакля, вопреки подчеркнутой в пьесе "реалистической", хоть и без привязки к стране и эпохе, среде (но это, понятно, тоже авторская самоирония, элемент игры, прямо сказать, обманка для лохов), помещено в стерильный, искусственный, игровой "интерьер", состоящий из трехстенной коробки-"экрана", внутри которой - стена, тоже экранирующая, которая позднее перевернется и превратится в обтянутый упаковочной бумагой "подиум", в кульминационном эпизоде драки персонажи порвут упаковку, под ней обнаружится зеркало, где уже на финальных поклонах смогут отразиться и артисты, и зрители спектакля. Вписанные в картинку компьютерной видеоинсталляции действующие лица "Солнечной линии", особенно поначалу, своими механистическими движениями и сами напоминают то ли киборгов, то ли антропоморфные компьютерные программы, они словно "зависают" и "перезагружаются" после каждого микро-эпизода. Такое решение сближает "Солнечную линию", представляющую собой номинально "сцены супружеской жизни", с совершенно иного рода и практически неизвестной пьесой Вырыпаева “Mahamaya еlectronic devices”, которая в аналогичном ключе была поставлена "Практика" на излете ее существования в прежнем качестве и показана на публике буквально пару раз:

Но у героев "Солнечной линии" Рыжакова постепенно, в процессе "игры", начало "человеческое", эмоциональное все-таки берет верх над "искусственным интеллектом". Кроме прочего, и матерная лексика, используемая Вырыпаевым, мне думается, не столько с целью добавить речи героев экспрессии, сколько "сбить" инерцию ее ритма, а заодно и инерцию восприятия (элемент, стало быть, чисто формальный), под конец звучит менее заметно, не так нарочито, да почти сходит на нет - это сейчас, на превью, пока пьесу можно услышать со сцены в оригинальном, исходном варианте, как она была прочитана два года назад; полагаю, что в связи с православно-фашистскими цензурными законами далее придется реплики "адаптировать", как это вышло несколько лет назад с "Пьяными":

Структурное и даже сюжетное сходство "Солнечной линии" с классикой т.н. "театра абсурда", "Стульями" и особенно "Бредом вдвоем" Ионеско, очевидное в читке, на спектакле тоже бросается в глаза меньше именно за счет этой внутренней эмоциональной динамики, постепенного перехода от "механики" к "органике", хотя до какой степени такая трансформация прописана автором, насколько осмыслена режиссером, а в чем идет от актерской инициативы, мне судить затруднительно.

Актеры, что в первых эпизодах доведено до условности почти цирковой, до эксцентрики клоунады, бесконечно снимают и надевают обратно предметы одежды, разуваются и снова обуваются - время в доме Вернера и Барбары застыло на пяти часах утра, но за счет постоянного "переодевания" у нас перед глазами словно годы проходят в ожидании заветного 24 апреля, когда будет погашен кредит и начнется для супругов - или не начнется? - "новая жизнь". Рыжаков нашел изумительно точную пластическую мизансцену, эмблематичную, знаковую и проходящую лейтмотивом через всю постановку, к ней в момент "зависания" и "перезагрузки" персонажи возвращаются всякий раз: Андрей Бурковский застывает в стойке ан фас к залу, Юлия Пересильд согнутая прислоняется к нему в профиль. В распоряжении Пересильд, правда, имеется еще и дополнительное "женское" выразительное средство - она может распустить собранные в строгую прическу волосы, растрепать их, и все эти простейшие "упражнения" в игровом процессе тоже носит осмысленный, содержательный, знаковый характер. Мимика у Пересильд какая-то "пластилиновая" - она как будто нерукотворные "рисунки" на лице перелистывает, подобных актеров - раз-два, но кстати говоря, ее однокурсник по мастерской О.Кудряшова в ГИТИСе Евгений Ткачук тоже вот такой же "пластилиновый". Андрей Бурковский (он, если не ошибаюсь, закончил Школу-студию МХАТ непосредственно у Виктора Рыжакова, я помню его в дипломных спектаклях) несколько менее разнообразен в средствах, но для героя-мужчины (а Вернер у Вырыпаева, конечно, не конкретный мужчина, не личность, но опять-таки знак, эмблема "мужчины") лучшего не нужно. Дуэт по ансамблевости, по синхронии и технической, "хореографической", и эмоциональной получился безупречным, и так же идеально вписан в "техническую" конструкцию, в оформление спектакля (художник Николай Симонов). Актеры не пытаются "вжиться" в заведомо "механические" образы, но фантастически технично их обозначают, как в статичных мизансценах, застывая и буквально не дыша, так и в забойных сценах постановочных супружеских драк - эти "драки" в своем роде "балет", они и не должны убедительно походить на реальный мордобой, но на фоне компьютерного видео, на зеркальном подиуме, запечатанном в оберточную бумагу, в песочного (солнечного?!) цвета одежках муж с женой, в пьесе все-таки имеющие имена и какое-то, каждый свое, семейное прошлое, конечно же, обобщаются до полной абстракции, до М и Ж. Даже такая - очень точно найденная режиссером - мелкая и сугубо бытовая деталь "семейной жизни", как мужские носки ("стирать его носки" - это в каком-то смысле "главная обязанность" всякой "настоящей женщины", не правда ли?), и не забыта, и обыграна с балетным изяществом и с такой же "балетной", знаковой условностью: здесь носки никто не нюхает, как делал райкинский Гамлет у Стуруа, так что в любом случае натурализмом буквально "не пахнет".

Совершенство яркой, острой театральной формы, однако - парадоксально, но и логично, неизбежно, фатально - обнаруживает и заостряет противоречия, заложенные в пьесе ее автором, Иваном Вырыпаевым (тогда как авторская читка их в значительной мере снимала). И возникают те же вопросы, что и в связи с предыдущей совместной работой Рыжакова-Вырыпаева, "Dreamworks* *Мечтасбывается" в МХТ, которую я ходил смотреть два раза подряд, уж больно хорош спектакль, но чем спектакль лучше, тем сильнее подозрения насчет пьесы:

Вообще последнее время нередко приходится сталкиваться с мнением, что Вырыпаев довел до пределов формального мастерства свои сочинения, и под этой фешенебельной упаковкой драматургической формы впаривает сомнительную, спорную, если не сказать грубее, идеологию. Мнения, положа руку на сердце, небеспочвенные, в связи с чем поневоле задумаешься, а не оказывает ли Рыжаков "медвежью услугу" Вырыпаеву, своими превосходными спектаклями добавляя неоднозначности, сложности, противоречий по сути примитивным, и с очень неприятным порой душком, пропагандистским клише, которые Вырыпаев так усердно и ловко расфасовывает в одну за другой пьесу, а вернее, начиная еще с "Танца Дели", уже перефасовывает (после "Иллюзий", я уже это неоднократно для себя отмечал, все следующие вырыпаевские пьесы словно из вторсырья сделаны, что не отменяет ликвидности продукта и отлаженности конвейерного производства). По отношению к "Солнечной линии" такие вопросы стоят менее остро, чем в связи с "Мечтасбывается" или "Пьяными", но тем не менее, я снова не решил для себя окончательно: где та грань высокотехнологичного вырыпаевского юродства, когда он перестает "проповедовать" и начинает "придуриваться", или Вырыпаев уже окончательно и всерьез ебанулся на почве какой угодно "духовности"?

По спектаклям Рыжакова, во всяком случае по лучшим из них (к которым относится, однозначно, и "Солнечная линия", и "Мечта сбывается", и "Пьяные", но не относятся, по моему убеждению, его "Иллюзии" в МХТ) может сложиться ощущение, что Вырыпаев вообще "придуривается" от начала до конца, что его пьесы морально и идеологически амбивалентны, что это филигранная и чисто формальная игра, из которой уже режиссер с актерами высекает в процессе интерпретации собственные смыслы. Я долго оставался при этом убеждении, пожалуй, на "Мечтасбывается" сломался; "Солнечная линия" - соблазнительный повод вновь поверить, что "идеология" и "проповедь" для Вырыпаева лишь часть формы, но все-таки, боюсь, это не так, и это печально, и про это не стоит забывать, как бы не хотелось "достичь положительного результата".

фото Князеньки и Оли Галицкой

Насколько хорошо близкие люди понимают друг друга? Насколько выражение «говорить на одном языке» сегодня актуально? Можно ли любить в человеке лишь какую-то часть и считается ли это чувство «любовью»? Эти и многие другие вопросы ставит перед зрителями новый оригинальный спектакль Солнечная линия. Его режиссер Виктор Рыжаков при создании проекта вдохновился одноименной пьесой популярного российского драматурга Ивана Вырыпаева. В центре - история одной семейной пары. Герои молоды и пока финансово зависимы. Но совсем скоро, когда они выплатят последний кредит, их ожидает долгожданная финансовая свобода. Зрители знакомятся с парой накануне знаменательного дня.

Действие занимает отрезок с десяти часов вечера до пяти часов утра. За это время между супругами ведется нескончаемый диалог, в котором раскрывается их истинное отношение друг к другу. Девушка признается, что настоящим откровением для нее момент, когда она увидела на теле спящего мужа полоску солнечного света, «разделившую» его на две половины. С этого момента героиня осознала, что одна «половина» мужа ей по душе, а вторую она ненавидит. Смогут ли супруги быть вместе после такого тяжелого ночного разговора? Чтобы проникнуть в семейные тайны, нужно поспешить и купить билеты на спектакль Солнечная линия.

Ажиотаж одинаково зашкаливающий и на бесплатной читке в театре Док, и в "Практике", куда ходит платежеспособная билетная публика, и до того активно ходит, что самых уважаемых людей (не говоря уже про таких, как я) сажают в лучшем случае на откидушки, а то и прямо на пол. В Доке вообще невозможно было протолкнуться, и хорошо еще что меня, пусть я для этой среды и неродной человек, как-то пристроили сравнительно комфортно, а многие страждущие попросту не втиснулись в зал - да я помню, как пару лет назад, когда еще в старом Доке, в Трехпрудном, читали "Летние осы кусают нас даже в ноябре", припозднился и, постояв в коридоре, вынужден был уйти. Теперь знакомство сразу с двумя новыми вырыпаевскими пьесами подряд - такой Вырыпаев-марафон - я себе придумал заранее. Интереснее Вырыпаева в русскоязычной современной драматургии ничего нет. Даже Пряжко в последние годы отошел на второй план, занимаясь драматургией по-своему любопытной, но маргинальной, тогда как Вырыпаев, наоборот, превратился, вернее, сознательно сделал из себя преуспевающего, модного, "буржуазного" автора, как он о себе сам говорит не без иронии, но и с искренней гордостью, а где заканчивается одно и начинается другое - так же трудно определить в случае с Вырыпаевым, как провести в его пьесах границу между духовным учительством и циничным стебом.

В "Солнечной линии", по-моему, эта граница все-таки нащупывается легче, чем в предыдущих его пьесах, может быть в силу комедийного жанра (точнее, эксплуатации комедийных ходов и приемов), может быть потому, что Вырыпаев отчасти хочет подраскрыться, или даже опасается превратиться в подобие "гуру" (хотя не исключаю, что он и действительно желал бы обрести подобный учительский статус, кто его знает), во всяком случае, "Солнечная линия", по словам автора, ему очень нравится, и к тому же написана не на заказ, как предыдущие "Невыносимо долгие объятия", а, что называется, "для себя". По драматургической технике пьеса аналогична "Летним осам", да и в целом после "Танца Дели" Вырыпаев разрабатывает метод, который наиболее полно воплотился в "Иллюзиях", после чего каждая следующая пьеса - и "Летние осы", и "Пьяные", и т.д. - будто конструируется из остатков "Иллюзий", этого совершенного по форме клубка мотивов и идей, откуда можно еще долго выдергивать по ниточке и из этих ниточек плести новые, но более-менее сходные узоры.

"Солнечная линия" хороша и наглядна тем, что узор тут доведен до предельной, насколько возможно у Вырыпаева, прозрачности, что в авторской читке особенно явственно проявляется. Двое персонажей - опять, как и раньше, носят условно-европейские имена Вернер и Барбара, условно-финскую фамилию (не запомнил ее со слуха), живут в условной западной стране и представляют из себя условную супружескую пару. 24 апреля, довольно скоро, как следует из контекста, у них истекает срок выплат по кредиту, после чего они будут финансово независимы и смогут все заработанные деньги оставлять себе - если, конечно, к этому времени еще будут вместе. С десяти вечера и до пяти утра - а на протяжении их разговора (в читке занимающего около часа) пять утра так и не превращается в шесть или семь, то есть время для них давно остановилось - супруги лаются и даже дерутся, пытаясь тем не менее прийти к некоему "положительному результату", но неизменно упираются в то, что их разделяет непреодолимая граница - символическая "солнечная линия", которую Барбара однажды увидела на теле спящего Вернера и поняла, что одну его половину любит, а вторую не переносит. Любить целиком, с обеими половинами, отказаться от собственной половины, которая не может любить другого полностью, ни один из героев не способен, да, видимо, и не старается. Но "солнечную линию" они все же пытаются преодолеть различными способами, то закрывая глаза и воображая себя танцующими в паре (хотя Барбара нет-нет да и норовит представить, что танцует с чужим мужиком), то поколачивая "вторую половину" по мордасам, в результате им это удается, когда Барбара принимает на себя роль двоюродной сестры своей матери, а Вернер - двоюродного брата своего отца, и через это они как бы заново обретают себя - и друг друга, получают возможность полноценного, а не номинального "взаимопонимания".

Во время "обсуждения" после читки на Вырыпаева было жалко смотреть, до такой степени его приводит в недоумение, что такую, на его взгляд, простую и доходчивую пьесу не способна понять даже фестивальная аудитория, которая, в отличие от "буржуазной" (для кого Вырыпаев преимущественно и работает по его признанию), и без того должна "все знать". То есть очевидно, что в "Солнечной линии", как и в "Летних осах", присутствует план сатирической комедии, семейной драмы и метафизической притчи, но все они, включая последний, притчевый - такая же дань жанровой условности, как мелодраматическая фабула, привязанная к семейным разборкам, как европейский антураж действия, вообще еще Ионеско говорил, что "пьеса - еще не сюжет", применительно к "Стульям", с которыми, как и, например, с "Бредом вдвоем" новый опус Вырыпаева по внешним признакам сильно перекликается, как и "Летние осы", скажем, с "Play" Беккета. Только Вырыпаев, желая или нет, продвинулся гораздо дальше классиков-абсурдистов в постижении нематериального, то есть в материализации несуществующего, небытия. И когда в очередной раз пьесу, в том числе такую вроде бы несложную и "веселую", как "Солнечная линия", предположительно "просвещенная", "продвинутая" аудитория готова принять в лучшем случае как психодраму, на уровне "Мэ и Жо, отбрасывая не только вложенное автором содержания, но и не зацикливаясь на особенностях формы (удовлетворяясь тем, что Вырыпаев использует речевые клише "сериальных" диалогов и сюжетные штампы "жанровых" пьес, не вникая, зачем он это делает - не "почему", а именно "зачем") - то наблюдать за этим грустно, а слушать суждения о читке в подобном духе тяжело.

Впрочем, отчасти Вырыпаев и сам провоцирует такое к себе двойственное отношения, с одной стороны, стремясь быть "понятным" максимально широкой аудитории, с другой, раз за разом усложняя, в принципе, одну и ту же конструкцию. "Солнечная линия" - скорее исключение, потому что тут Вырыпаев себя, наоборот, постарался "упростить" (в каком-то смысле "успешно" - в качестве "комедии" или "мелодрамы", на выбор, пьесу могут сыграть в антрепризе народные артисты СССР и при не совсем халтурном отношении к работе должно выйти нормально), а вот "Невыносимо долгие объятия" как раз продолжают движение Вырыпаева в направлении, обозначенном по меньшей мере в "Танце Дели" и "Иллюзиях", если не раньше.

При том что "Невыносимо долгие объятия" формально тоже "вытянуты по нитке" из "Иллюзий", написаны для немецкого театра, там уже поставлены и, по оценке автора, "совершенно не поняты". Надо полагать, что в авторской режиссуре замысел должен проясниться. Но что характерно - из всех театральных реализаций его пьес Вырыпаев наиболее удачной называет "Летних ос" в "Мастерской Фоменко". Спектакль действительно блестящий - безотносительно к тому, что о нем думает Вырыпаев, я смотрел постановку два раза и, найти только время, сходил бы еще:

Но примечательно: в случае с "Мастерской Фоменко" Вырыпаев указывает на то, что актеры с режиссером Сигрид Стрем Рейбо не стали погружаться в определенные смысловые пласты, не почувствовали их или сознательно не захотели их трогать, перевели текст в игровую плоскость, с избыточным, на взгляд драматурга (с чем трудно согласиться) количеством режиссерских приемов и находок; однако вместе с тем Вырыпаев полагает, что такой "игровой" театр из возможных наиболее близко подбирается к его драматургии. И наверное неслучайно, что попытка поставить "Летних ос" в театре "Практика" в ином, более "аутентичном" ключе, самому Вырыпаеву не удалась - "не получилось", как он просто сказал, не уточнив, что же сорвалось, какая трудность подстерегала при работе с собственным опусом драматурга, с таким совершенством до и после воплощавшим свои пьесы на сцене - "Танец Дели", гениальные "Иллюзии", вот сейчас еще и "Невыносимо долгие объятья".

А "Невыносимо долгие объятья" с точки зрения "адекватности" воплощения текста - спектакль совершенный. Он не перегружен "режиссурой" в том смысле, как это понимает Вырыпаев - постановка минималистичная: четыре актера (Алексей Розин, Равшана Куркова, Анна-Мария Сивицкая, Александр Алябьев) произносят свой текст в микрофоны. При этом "Объятия" необычайно изысканно и изощренно выстроены: пространство, свет, дым - рамка-гирлянда, меняющие конфигурацию лучи софитов (не какие-нибудь там "солнечные линии"), наконец, из темной глубины наплывающие синие и красные точки индикаторов аудиоколонок - что называется, "простенько, но со вкусом", да и исполнители тоже порой двигаются, не сидят на месте непрерывно. В то время как конструкция "Невыносимо долгих объятий" внешне намного сложнее, чем свежайшей, впервые прочитанной публично "Солнечной линии".

"Невыносимо долгие объятия" - четыре переплетенные истории. Чарли и Моника встречались, поженились, в первую брачную ночь Моника зачала ребенка, а через полтора месяца пошла и сделала аборт; пока она находилась в больнице, Чарли занимался сексом со своей давней знакомой Эмми; а Эмми почти сразу после Чарли встретила Криштофа - чеха, прилетевшего в США, правда, из Берлина. Через Берлин попала в Америку и Эмми, она же Беляна, родившаяся в Белграде сербка, дочь православного бандита, умершего от рака. Моника - из Польши, но много раз бывала в Берлине до того, как перебраться за океан. И только Чарли - американец, но и он по мере развития событий летит в Берлин (дань "заказчикам" пьесы, видимо), где они, расставшись было с Моникой, заново переплетают свои истории, чтоб окончательно расплестись, приняв на пару пузырек снотворного. То же делает и Эмми. Вообще-то понятно, что таблетки, равно как и наркотики (Моника после аборта и "предательства" Чарли пробует героин), и даже алкоголь - суть метафоры, условность, как и американо-европейский антураж пьесы, как все абстрактные понятия и образы, которыми так ловко жонглирует Вырыпаев, эти "долгие объятия" и "солнечные линии", "летние осы" и "танец дели", "июль" и "кислород". Равно и "цель", "смысл", "план", а также упоминаемый в "Солнечной линии" чуть ли не через слово "позитивный результат", которого герои так стараются всеми способами, включая мордобой. А еще - инопланетяне, возникающие в его пьесах постоянно. Но почему, собственно, сразу метафоры - инопланетяне, допустим, и впрямь фикция, но кислород и героин - вещества вполне реальные, и, пусть в разной степени необходимости и доступности, общеупотребимые, по крайней мере не только вырыпаевскими персонажами.

А вот с инопланетянами действительно занятно - снова, как в "Иллюзиях" -

и в недавнем фильме "Спасение" -

В "Невыносимо долгих объятиях" происходит контакт каждого из героев с "пришельцами". Ну то есть что значит "контакт" - просто внутри сознания героя начинает звучать "голос вселенной", Моника даже принимает его за речь неродившегося ребенка, но на самом деле это "существо из другой галактики", где "возможно полное взаимопонимание". И оно обращается к землянам - в данном случае к четырем из них, связанных разной прочности узами (Чарли и Моника - муж и жена, Эмми-Беляна и Криштоф - любовники, Чарли и Эмми - тоже) - с вполне явственным "призывом": начать жить. А тем и без того хочется "чувствовать себя живым", "оказаться в раю", или, как по тому же поводу выражается героиня "Солнечной линии" - "стать святой". Жажду "настоящей жизни" испытывает, подхватывая разговор Криштофа и Моники в самолете направляющаяся в Москву через Берлин "русская" Жанна, персонаж "внесценический" (ее реплики переданы главным героям), но тоже вслед за остальными испытывающая ужас от существования в "пластиковом мире".

Как ни странно, при разительных жанровых и, в меньшей степени, структурных различиях, две последние пьесы Вырыпаева (ну как и предыдущие) во многом перекликаются не только по стилю и теме, но и по набору тех самых абстракций, которыми Вырыпаев оперирует виртуозно, выстраивая развернутые параллельные ряды этих, по большому счету, вне контекста лишенных всякой содержательности категорий: "бог", "рай", "жизнь", "понимание", "святость" - у Вырыпаева эти слова значат не больше и не более реальны, чем пародийно-сюрреалистические, алкогольно-наркотические "кровавые" или "черные" змеи, которые видятся, соответственно, Чарли и Криштофу, дельфин, с которым общаются Эмми и Чарли; "синяя точка", "импульс" - такая же абстрактная фикция; но и наркотики, и секс - фикция тоже. Кстати, сексуальные действия в "Объятиях" описаны довольно подробно, но опять-таки стертыми, клишированными выражениями, монологи и реплики персонажей про минет и анал ничуть не эротичны и даже почти не ироничны. Матерная лексика - и та употребляется не в прямом значении и не ради дополнительной экспрессии, но в "Солнечной линии", где ее (пока, в варианте для читки) много - скорее как элемент ритмической структуры, а в "Невыносимо долгих объятиях" - мало, и используется она для того, чтоб выразить невыразимое, описать словами то, что словами описать нельзя (типа "рай - это когда всегда заебись"), то есть, в сущности, с той же целью, что и все остальные понятия, от "вселенной", "бога", "импульса" и "синей точки" до "героина", "минета" и, конечно, "пришельцев", при движении мысли от физиологических действий к метафизическим откровениям, буквально ad astra per anum.

Кого как, а меня вырыпаевские камлания с их бесконечными рефренами не утомляют - не в последнюю очередь потому, что не в пример всякой прочей, и особенно православной "духовности", они скрупулезно простроены по форме, а в подтексте тотально самоироничны. И все-таки тиражирование типовых схем постепенно приедается. Особенно в сочетании с уже упомянутым стремлением Вырыпаева - допускаю, что искренним, хотя мне это и неприятно - быть "понятным", донести через игровую форму до аудитории (и желательно широкой, насколько возможно) как бы "серьезную идею". И на этом пути возникают сразу две проблемы. Первая - серьезность "идейного" посыла непременно должна ударить по ироничности формы, чем "идейнее" - тем зануднее, а чем зануднее - тем больше требуется иронической отстраненности, и движение к формальному упрощению таким образом оборачивается своей противоположностью, потому что дополнительное "занудство" (сам Вырыпаев, описывая различия между двумя последними пьесами, так и сказал - тоже с иронией, разумеется: мол, "Солнечная линия" - пьеса веселая, прикольная и недлинная, а "Невыносимо долгие объятия" - другая, "занудная") требует и дополнительной "иронии", иначе "буржуазная" публика заскучает и не понесет в следующий раз деньги в театр (между прочим, в "Практику" на "Долгие объятия" зал продан уже на ноябрь, спасибо, что мне поставили стульчик, Руднев, Рыжаков и Брусникин тоже сидели на откидушках, а Полозкова - на полу). Вместе с тем чем Вырыпаев "понятнее", тем заметнее, что на поверку за изощренностью драматургических конструкций у него стоит все тот же набор "учительских" банальностей, что и, скажем, в прозе Пелевина - а очень не хотелось бы, чтоб Вырыпаев продолжил движение в том же направлении, которое привело Пелевина через вершины по-настоящему сложной, виртуозной повествовательной техники ("t":

"S.N.U.F.F.":
к нечитабельному и пустопорожнему дидактическому примитивизму его последних книжек: выморочно-однообразный солипсистско-эскапистско-релятивистский комплекс, замешанный на демагогической риторике в духе поверхностно "буддизированного" пантеизма про то, что человек - часть вселенной и сам есть вселенная, что земное телесное бытие иллюзорно, что единственно возможный путь к счастью лежит через отказ от собственной личности, через растворение личного в безличном, индивида в универсуме, ну и тому подобная "восточная" шняга.

Повышая градус иронии и усложняя формальные структуры, Вырыпаев затемняет якобы "важный" для него смысл, а стараясь этот смысл максимально высветить и как можно более доступно изложить прямым текстом, терпит творческое фиаско (как случалось, например, в спектакле "Объяснить"). "Не зная, куда идешь, ты идешь в никуда" - как софизм звучит неостроумно, а как дидактическая максима - примитивно, тем более, что если "знаешь, куда идешь", или хотя бы думаешь, что знаешь - это еще не гарантирует, что на самом деле движешься куда тебе надо, а не совсем в другую сторону. Сейчас, судя по "Солнечной линии", Вырыпаев после "Иллюзий", где все основное, важное для него и творчески, и мировоззренчески сошлось в идеальной гармонии, работает параллельно в двух направлениях, сразу и "жанровом" ("Летние осы", "Солнечная линия"), и в "проповедническом" ("U.F.O.", "Пьяные", "Невыносимо долгие объятия"), умело пользуясь одной и той же методикой в на сторонний взгляд противоположных целях. А в тех случаях, когда за его сочинения берется самодостаточный крупный режиссер, то "учительское" без особого напряжения трансформируется в "комедийное", не утрачивая пафоса в подтексте см. "Пьяные" Рыжакова в МХТ:

Единственное, что меня по-настоящему смущает в играх Вырыпаева с иллюзиями бытия: тот же эффект, которого так настоятельно добивается Вырыпаев своими пьесами и спектаклями, но без каких-либо творческих усилий со стороны и без всяких слов, тебя накрывает, когда, к примеру, просидев два часа в театре на спектакле и выходя наружу замечаешь, что за это время там пролился дождь - никакая пьеса такого "откровения" предложить не может.